УЧИТЕЛЬ ПЕНИЯ (о Николае Петровиче Привалове)

Регентское мастерство

 - Великие учителя пения  

04.03.2016 12:46

        Некогда в Елгаве под Ригой пел я в церковном хоре. За мое пение старец архимандрит Таврион из Свято-Троице-Сергиева женского рижского монастыря с примерной регулярностью отчитывал меня на проповедях: «Ревет белугой и думает, что это хорошо. Учиться надо!» Но где? У кого? Сколько уже учителей я испробовал!

И вот однажды в Спасо-Преображенской пустыньке монастыря появился странный безбородый священник. Мы гуляли по сосновому бору, беседовали, и я пожаловался на свой голос. И тут я услышал такое… «Звук должен быть как золото, а не как бронза, как хрусталь, а не как стекло, как соловьиная трель, а не как горловое карканье вороны, как звук ручейка, а не как блеянье козла. Вспомни указание Типикона: «Аще кто козлогласование творит в храме Божием, да изгонят таковых, яко хулителей!» Ведь говорят же: у него красивый грудной бархатный голос. Он должен быть глубоким и чистым, без посторонних примесей, и никаких «головных резонаторов», фальцетов.

Он должен исходить из глубины. Ты думал, почему Церковь вслед за псалмопевцем поет: «Из глубины воззвах к Тебе, Господи»? Ведь не только о душевной глубине говорит Псалмопевец. Есть такой человек – Николай Петрович Привалов, и он может тебя научить, хотя ему уже немало лет и я слышал, что он сейчас ни с кем не занимается».

Мне нужно было срочно поставить голос. Я рассчитывал рукополагаться в Риге в ближайшее время. По наивности я считал, что быстренько съезжу в Москву, поставлю голос и – в сан.

Николай Петрович жил один в коммунальной квартире, в комнате размером с четверть трамвая, с узеньким, в полчеловека, проходом между пианино и диваном. Чтобы понять бедность, в которой он жил, добавлю, что из обстановки был еще старый сервант, небольшой кухонный стол, два стула и бумажные репродукции Рубенса на выцветших обоях. Сразу после войны, служа в наших оккупационных войсках в Австрии, в небольшом городке Баден-Баден, узнал младший лейтенант Привалов о том, что известная певица г-жа Лидия Яковлевна Липковская дает уроки игры на фортепиано. И он пришел учиться. Надо сказать, что в то время это был рискованный поступок. Липковская же дала ему совет: «Молодой человек, для профессиональной игры на фортепиано вы уже опоздали, а вот для вокала ваш возраст как раз подойдет. Давайте учиться петь!»

Потом уже было знакомство со знаменитым тенором Георгием Виноградовым, изучение творчества Шаляпина, Карузо и других представителей русского и итальянского бельканто. Петрович, как я его звал впоследствии, при личной встрече меня сразу осадил. «Голос поставить? – гудел он баритональным тенором. – И быстро? Молодой человек! Голос ставят лет, этак, двадцать… И это стоит очень дорого. Бесплатно я не занимаюсь. А вот цену цветного телевизора я с вас возьму! (Огромная сумма по тем временам. – В. С-н.) Что такое цветной телевизор? Просто вещь. А здесь ГО-ОЛОС! – говорил он многозначительно. – Но я сейчас не беру себе учеников». Так он мне методично отказывал в течении двух-трех недель. Я не отступал. И он наконец снизошел: «Ну ладно! Приходи завтра в пять часов!»

Первое занятие длилось ровно 15 минут, было странным и ни на что не похожим. Странные упражнения и минимум внимания к моей персоне. Но сразу же, выйдя от него, я почувствовал такой прилив сил, что хотелось петь. Горло не болело, и наполненность внутренней радостью и какой-то юношеской силой была очень необычной. Потом я привык к этим ощущениям.

По прошествии трех недель (7-9 занятий) Петрович попросил меня заорать в полный голос. Я старался орать как мог, что есть силы.  Но почему-то никакой силы как раз и не чувствовалось. Он, улыбаясь на мое замешательство, заметил: «Ну вот, молодой человек! Теперь у вас голоса того уже нет, а новый – еще очень маленький. Теперь – время трудиться и ждать».

Я бы потрясен – как это он так сделал, что, крича изо всей мочи, я сам с трудом себя слышал?

«Главное, чтобы голос встал на свое место, укрепился, а дальше он сам будет расти и крепнуть»,- изрекал он в перерывах между упражнениями. И голос действительно креп и рос!

За все время занятий я ничего не слышал о диафрагме, дыхании и тому подобных премудростях других вокальных учителей и на все недоуменные вопросы по этому поводу получал всегда один и тот же ответ: «Нечего болтать! Петь надо!»

Коронное его изречение было: «Пое-ем  серебряным голосом!» Он любил повторять: «Вот говорят, что талант – десять процентов дара и девяносто процентов труда. И это верно. И это верно. Надо очень много трудиться. Но забывают главное – трудиться надо в нужном направлении. Живая вода рядом, но надо знать, где копать». Этот его постулат настолько глубоко врезался мне в сознание, что принес «плоды многи». После первых же занятий с Петровичем петь стало легко, а само желание петь, вызывая прилив благодарных, радостных сил, сделалось постоянным и естественным, как сама жизнь. Действительно: «Пою Богу моему, дондеже есмь».

Метод Петровича можно было назвать иррациональным. Он заключался в том, что старательно копируя голос учителя, ученик сам, как бы изнутри, начинал осознавать, что и как надо правильно делать: стоять, дышать, «собирать» звук, направлять его, артикулировать гласные и пр. Не звук шел за разными певческими приемами, а наоборот – они следовали за звуком. А так как звук, которому учил Петрович. Был безупречен, то все остальное, не торопясь, само собой выстраивалось. Просто одним людям, которым от Бога даны были и музыкальность, и сила голоса, удавалось сделать больше, а другим – меньше. Но при большом желании певческие голоса постепенно появлялись чуть ли не у всех учеников.

Когда через полгода я приехал в пустыньку к о. Тавриону и, по обыкновению, встал на левый клирос, мой друг, служивший там диаконом, был удивлен, каким это образом я сливаюсь с хором. А о. Таврион на первой же литургии, на проповеди, вдруг сказал важные для меня (и изменившие потом отношение к Церкви для самого Николая Петровича) слова: «Как хорошо, когда человек, имея от Бога дар, потрудится над его усовершенствованием! Как же это кра-си-во! – При этом он пристально посмотрел мне прямо в глаза (здесь стоит добавить, что о. Таврион говорил проповедь всегда с прикрытыми глазами). – Вот это и есть ПРАВО-СЛАВИЕ! Трудиться надо!»

Когда я потом рассказал об этом Петровичу, то увидел, как Учителю было приятно это услышать и каким уважением он проникся к о. Тавриону, стал спрашивать о нем, о других старцах. И даже прочитал на эту тему несколько книг. С этого момента Петрович с гордостью стал называть себя православным и, пряча за картинной манерностью подлинное смирение, всегда иронично добавлял: «недостойный». 

Когда через кого-то из своих многочисленных духовных чад архимандрит Таврион передал ему личное благословение иконкой, фотография о. Тавриона появилась у Петровича на стене и стала часто звучать фраза: «Старцы знают…»

Голос, поставленный Петровичем, лишался свойственной бытовому или «обычно» поставленному голосу страстности и чувственности. «Посмотрите! Какие у вас становятся лица, когда вы поете бельканто! Какой чистый, божественный звук вы издаете. Да вы уже и сами слышать умеете! Я делаю из вас звуковые иконы!» - часто повторял он и был неосознанно, интуитивно точно прав. Ведомым только одному Богу образом Николай Петрович обрел и вернул нам подлинное, молитвенно-беспристрастное звучание человеческого голоса, возобновив тем самым в богослужебной практике «звуковое предание» Православной Церкви.

По некоторым историческим источникам, школа бельканто (букв. – прекрасное пение) появилась в Италии после того, как патриарх Никон пригласил итальянских музыкантов, чтобы ввести в России полюбившееся ему партесное пение (где у каждого голоса своя музыкальная партия), в противовес унисонному «древлему» пению на Руси. Партесное пение у нас постепенно ввели, но сами итальянцы оказались в таком восторге от пения унисонного, что ввели его, в свою очередь, в Италии под названием «бельканто».

А в России, как это бывало не раз в истории Церкви (сравните с потерей предания об умном монашеском делании, возобновленном Паисием Величковским), звуковое предание было потеряно, что явственно слышно из базарно-горлового звучания современных старообрядческих хоров. Оно и понятно – нотной грамоты не было, а крюковой владели очень немногие,- звук передавался «из уст в уши», а для этого «тот самый звук» нужно было найти, выучить, запомнить и еще правильно передать. Впрочем, и не старообрядческие хоры звучали и до сих пор звучат иногда не лучше.

Со времени моих первых занятий с Петровичем прошло около 20 лет. В лице православных христиан, желавших петь в церковном хоре, но подчас даже не имевших слуха, Петрович приобрел множество верных, любящих и молящихся о нем учеников. Видя, что Учитель, радуясь тому, что  в храмах Москвы все больше и больше певчих стали петь чистыми голосами, скорбит одновременно об упадке светской российской вокальной культуры, Господь послал ему утешение на старости лет, дав в ученицы профессиональных сценических певиц. Это народная артистка России Татьяна Петрова, которая, увидев одинокое холостяцкое жилье учителя, долгое время готовила ему и мыла полы, Ольга Стронская, солистка Мариинского оперного театра, Марина Лившиц и еще несколько человек. Так уж устроил Господь, что Николай Петрович скончался при любимых и ценимых своих ученицах – Марине и Ольге. Дай им Бог полученный дар пронести достойно!

За несколько дней до смерти, сразу после принятия Святых Христовых Таин, он попросил меня присесть к нему на кровать.

Боль ненадолго отступила, и он, благодарный, иронично-ласково произнес: «А ведь в РАЮ поют только БЕЛЬ-КАНТО! Давай споем!» И мы запели то место из «Великого славословия» Архангельского, где звуковые струи льются, как музыкальный фонтан, и где квартет, поочередно вступая, очищенными от суеты и страстей голосами доносит до нас скорбно-молитвенное: «Яко согреших… согреших Тебе!»

Мы тихо пели, и слезы лились по нашим лицам. Вспомнились мне в этот момент предсмертные слова старца Тавриона: «Мы уходим… Вы остаетесь одни… Но мужайтесь… Чем темнее небо, тем ярче звезды».

Помяни и ты, читатель, в своих молитвах раба Божьего Николая. Почти за 20 лет занятий никаких денег он с меня не взял, и никакого цветного телевизора у него так и не появилось. Единственное, чем я смог ему отплатить, так это им же поставленным голосом да благодарной молитвенной памятью.

На моих глазах некогда абсолютно светский человек изменил за несколько лет звучание многих московских церковных хоров с нотно-музыкально-чувственного на бесстрастно-молитвенное. Если услышишь, читатель, проникновенное, собранное, глубокое, молитвенное пение в храме Божием, знай, что это поют люди Божии, либо знавшие Николая Петровича Привалова, либо обученные его учениками.

Вечная ему память!

                                                                                                      В. С-н